Тарасенко В.Н. Современные исследования Новой экономической политики: открытие повседневности
Тарасенко В.Н. Современные исследования Новой экономической политики: открытие повседневности
Образец ссылки на эту статью: Тарасенко В.Н. Современные исследования Новой экономической политики: открытие повседневности // Бизнес и дизайн ревю. 2018. № 1 (9). С. 5.
УДК 330.8
СОВРЕМЕННЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ НОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ: ОТКРЫТИЕ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
Тарасенко Виталий Николаевич
ФБГОУ ВО «Российский государственный аграрный университет – Московская сельскохозяйственная академия им. К.А. Тимирязева», Москва, Россия (127550, г. Москва, ул. Лиственничная аллея, 4а), кандидат исторических наук, доцент кафедры истории, lasker88@mail.ru, 8-967-179-01-81.
Автор рассматривает различные трактовки повседневности применительно к Новой экономической политике. Дается анализ работам российских ученых, посвященных вопросам повседневности в период НЭПа. Автор показывает, что для изучения такого сложного социального феномена как повседневность «инструментария исторической науки недостаточно, и в ее исследовании определенную роль должны сыграть приемы и методы, используемые такой наукой, как экономика.
Главный результат – автор доказал, что в последние годы сложилась устойчивая линия, признающая, что осуществление новой экономической политики сопровождалось серьезными политическими, экономическими и социальными кризисами. Именно в рамках данного подхода открылась возможность изучения повседневных практик советских людей в эпоху Новой экономической политики.
Ключевые слова: Новая экономическая политика; экономика; повседневность; быт; наука; методология.
MODERN RESEARCH OF THE NEW ECONOMIC POLICY: OPEN DAILY NEP
Tarasenko Vitaliy Nikolaevich
Russian state agrarian University - Moscow agricultural Academy a. K.A. Timiryazev, Moscow, Russia (Russia, 127550, Moscow, street Larch Avenue, 4 A.), candidate of historical Sciences, associate Professor of history, lasker88@mail.ru, 8-967-179-01-81
The author considers various interpretations of the everyday in relation to the New economic policy. The analysis of the works of Russian scientists, dedicated to the issues of everyday life in the NEP period. The author shows that to study such a complex social phenomenon as the everyday "tools of historical science is not enough, and in her research have a role to play, the tools and techniques used in such science, as economy.
The main result, the author proved that in recent years there was a steady line, recognizing that the implementation of the new economic policy was accompanied by serious political, economic and social crises. Under this approach opened the possibility of studying the daily practices of the Soviet people in the era of the New economic policy.
Keywords: New economic policy; economy; everyday life; life; science; methodology.
Историография повседневности НЭПа является составной частью, по меньшей мере, двух историографических комплексов: историографии повседневности в широкой плане и собственно историографии НЭПа. Необходим учет еще одной группы работ, а именно, по теории и методологии историографических исследований. Именно на стыке этих направлений сформировалось в последние годы специфическое проблемное поле нэповской повседневности.
История повседневности своему рождению обязана, по меньшей мере, двум обстоятельствам: «антропологическому повороту» в исторических и экономических исследованиях и складыванию социальной истории. Работы данного направления, составной частью которого в России стала история повседневности, заложили широкое проблемное поле, во многом зависящее от определения феномена повседневности. Российское «открытие» повседневности произошло в 1990-е гг. как некий вызов пониманию истории «как рационально обустроенной стратегии освоения прошлого». При этом, как отмечают исследователи, в отличие от представителей социальных наук (прежде всего, социологии повседневности), историческое видение повседневности развивалось в обратном направлении: от концептуализации к описательности [3, с. 27, 336].
Первоначально, прежде всего, под влиянием западной историографической традиции повседневность, ставшая объектом междисциплинарных исследований, понималась как область социальной реальности. Ее специфика объяснялась наличием «полной неопределенности». Но в 2000-е гг. были предприняты попытки выделить набор признаков, характеризующих специфику повседневной жизни: будничность и привычность; доходящая до цикличности повторяемость событий; локализация типичных пространств (квартира, офис, аудитория и пр.); устойчивость, выражающаяся в постоянстве окружающих вещей, социальных статусов и ролей; сочетания консерватизма, отражающего исторический опыт, и новаций, определяющих основные направления социальной трансформации; всеохватность, то есть способность проникать во все сферы человеческой жизнедеятельности.
Приметой времени стали весьма осторожные оценки возможности и границ применения понятия «повседневность» в качестве научной категории и предмета анализа прошлого. Так, Т.П. Хлынина, считающая историю повседневности не столько увлечением и конъюнктурной модой, сколько «неким вызовом истории как рационально обустроенной стратегии освоения прошлого», тем не менее, высказывает опасения относительно чересчур широкого толкования повседневности [17, с. 19]. Еще более осторожен в своих оценках А.С. Сенявский, предостерегающий исследователей повседневности против «излишней переоценки значимости их предмета при изучении истории общества». Для него повседневность – «всего лишь один «ракурс» рассмотрения общества, не способный дать решающей информации для понимания его исторической динамики, а лишь дополняющий, конкретизирующий научные подходы, вскрывающие его сущность» [14, с. 10].
Как уже указывалось выше, современный период породил большое разнообразие определений повседневности. С одной стороны, повседневность определяется как «целостная социокультурная реальность, совокупность жизненных укладов, привычных социальных взаимодействий». С другой стороны, под повседневностью понимаются «неритуализованные формы индивидуального и социального поведения, отличающиеся неоднородностью, нормативностью, повторяемостью и синтетичностью способов деятельности». В свою очередь, конститутивным элементом повседневной жизни выступает обыденное сознание как «набор житейских суждений, представлений, оценок, переживаний, убеждений и т.п.» [9, с. 10].
Кроме того, в литературе выделяются два значимых аспектах повседневности: «содержательные» обстоятельства совместной жизни людей и аспекты «общежительности» повседневной жизни, в которых фиксируются «обязательные символические способы понимания себя и других» [18, с. 68]. Н.И. Козлова обратила внимание на то, что повседневные практики не воплощаются в официальных институтах и образуют «свободные зоны», защищенные или, как минимум, защищающиеся с разной степенью эффективности от институционального давления. Исходя из этого, она категоризировала повседневность как поле создания и функционирования различных символических систем и особого идеологического языка, с помощью которого мир «переписывается» так, чтобы его структуры выглядели естественными [2, с. 48].
В последние годы сложился еще один подход к определению повседневности. К примеру, по мнению П. Штомпки, отметившего рождение «социологии социальной экзистенции» (третьей после социологии ценностей и действия), повседневность нуждается в уточнении своих «негативных черт», то есть тех жизненных форм, к которым она не сводится. Известный польский социолог сформулировал три таких «не»: повседневность не противостоит «священному», не ограничена деятельностью простых людей и не сводится к частной жизни.
Отдельному обсуждению в научной и публицистической литературе подверглись разные аспекты советской повседневности. С 1990-х гг. в российское исследовательское поле постепенно вовлекались такие феномены, как очередь и коммуналка, нижнее белье и «пьяная культура», досуг и отдых советских людей в эпоху Новой экономической политики. Одновременно стало активно изучаться повседневное существование разных групп советского социума, помещенных в различные социальные контексты: школу и вуз, армию и производственную деятельность, нэпманов. Особо, в связи с этим, хочется отметить начатую издательством «РОССПЭН» серию «Социальная история России ХХ века», первой книгой которой стало издание, подготовленное коллективом историков и архивистов в жанре «документальной истории» [1].
Важным шагом в развитии истории повседневности стал ряд конференций, проведенных совместно Научным Советом РАН «Человек в повседневности: прошлое и настоящее» и Московским государственным университетом сервиса (ныне Российский государственный университет туризма и сервиса) и посвященных различным сторонам повседневной жизни. Обращение внимания на умонастроение и нормы жизнедеятельности разных слоев населения привело к тому, что только за 2005-2009 гг. были подготовлены более 30 диссертационных работ, поставивших объектом исследования повседневную жизнь городского населения первой трети ХХ столетия.
Нельзя не отметить в связи с этим и первое комплексное исследование Н.Б. Лебиной повседневности советского города 1920-1930-х гг., в которой автор предложила рассматривать повседневную жизнь с точки зрения сравнения нормы и аномалии [5]. К сожалению, заданный формат приоритетного изучения аномалий во многом определил общий вектор изучения нэповской повседневности. В частности, вышедшая в 2012 г. в серии «История сталинизма» книга В.А. Савченко «Неофициальная Одесса эпохи НЭПа (март 1921 – сентябрь 1929)» и презентованная как история социальных групп, «срез политических настроений той эпохи и условий жизни в мегаполисе», в большей степени акцентирована на аномалиях НЭПа, включая традиционные для работ такого плана проституцию и хулиганство [13, с. 6, 272-281]. Однако интересен вывод автора, что Одесса, покалеченная двадцатыми годами, всячески сопротивлялась унификации своей повседневности, создавая мифы и пытаясь «сохранить свое истинное лицо». Нельзя не согласиться и с постулатом этой и аналогичных работ о связи НЭПа с возрождением нормальных бытовых практик, а его свертывания – с переходом к аномальным практикам.
При этом ряд исследователей обратили внимание на трудности, связанные с исследовательской формализацией разнообразных проявлений советской повседневности. А некоторые авторы даже заговорили о профессиональном бессилии перед «хорошо знакомым, но все еще плохо категорируемым пространством» повседневной жизни.
Впрочем, столь категоричные заявления не препятствовали попыткам преодолеть указанные трудности путем вычленения отдельных составляющих повседневного мира советского человека. К числу последних в современной литературе обычно относят:
• структуры повседневности, воплощенные в фундаментальных социальных потребностях и соответствующих социальных институтах;
• повседневное поведение и речевые практики;
• стратегии выживания и адаптации людей;
• рутинные формы сознания и социальные практики;
• схемы типологизации объектов социального мира.
Российские исследователи внесли определенный вклад и в развитие теоретических, методологических основ изучения повседневности. В частности, некоторые авторы считают, что для изучения такого сложного социального феномена как повседневность «инструментария исторической науки недостаточно, и в ее исследовании определенную роль должны сыграть приемы и методы, используемые такими науками, как философия, социология, экономика, культурология, психология и социальная антропология». Автор данной статьи также причисляет себя к сторонникам данного подхода.
Т.П. Хлынина следом за Н.Н. Козловой определяет 1920-1930-е гг. как «слом повседневности». При этом она подчеркивает, что советский человек не был изначально укоренен в создаваемой на его глазах новой повседневности, а пространство его повседневности было весьма далеко от привычного будничного и размеренного образа жизни. Н.Б. Лебина и А.Н. Чистиков показали прочную связь истории «маленьких житейских мирков» не только с экономикой, но и с политикой, когда даже в бытовых мелочах человек вынужден подчиняться суждениям коммунистической власти [6, с. 6]. А.С. Сенявский отметил необходимость сочетания при изучении повседневности методов макро- и микроистории («голографический» взгляд): от максимально общих данных, характеризующих структуру социальности, до «живых конкретных описаний индивидуальной жизни» [14, с. 12].
Н.Л. Пушкарева поставила вопрос о гендерных аспектах повседневности, поместив в центр понятия «женская повседневность» «усиленность эмоционального момента». В связи с этим она также обратила внимание на необходимость для историка в равной степени «микроскопа» и «телескопа» [12, с. 212, 217]. Об актуальности гендерного аспекта изучения «жизненного мира» (разделения и сопоставления социальных ролей и форм деятельности, выяснения «возможностей и достоинств полов, различия поведения и психологических характеристик») говорит и Л.В. Лебедева [4, с. 223].
Некоторые исследователи сосредоточили внимание на выявлении пограничных зон взаимодействия «большой публичной жизни советского общества» и ежедневных стратегий выживания разных его групп. В частности, по мнению О.В. Матвеева, «повседневная практика жизни» польских коммунистов в Кубано-Черноморской области нередко выливалась в аномалии, как традиционные (пьянство, сексуальные домогательства, мелкие уголовные преступления), так и новые, в том числе, выдвижение профессиональных интересов выше «интересов диктатуры пролетариата», сочувствие «чуждым элементам» и пр. При этом они не только активно участвовали в создании и переустройстве структур повседневности, но и пытались приспособить и присвоить окружающий их жизненный мир [12, с. 284, 298]. Также ученые поставили вопрос о постепенной рутинизации форм советской праздничной культуры, например, демонстраций. В этой связи С.Ю. Малышева обратила внимание на то, что постепенно к праздничным стали относиться мероприятия, бывшие частью повседневной жизни, как-то сдача хлеба государству. Это, по мнению автора, свидетельствует об «изменении отношений советских праздников и повседневной жизни». То есть если революционные праздники первых лет были «инверсией быта», то затем они стали продолжением повседневности [7, с. 15-16]. Очевидно, что все указанные выводы открывают новые предметные поля и возможности реконструкции нэповской повседневности. Более того, они во многом определили тематику современных исследований нэповской повседневности.
И наконец отметим ряд работ, написанных автором этой статьи в соавторстве с профессором А.Б. Оришевым. Так, книга «Повседневная жизнь советского человека в эпоху НЭПа: историографический анализ» стала является одной из первых крупных научных работ, в которой проведен глубокий анализ основных достижений историографии НЭПа. Авторы осуществили реконструкцию малоизученных или вовсе неизученных аспектов историографии НЭПа. Особое внимание они уделили исследованиям повседневности образовательной сферы, прежде всего, советского студенчества [11]. Эту монографию дополняют и другие работы, опубликованные в российской научной периодике [10, с. 37-46; 15, с. 161-171; 16, с. 4].
Таким образом можно заключить, что одновременно сложилась устойчивая историографическая линия, признающая, что осуществление новой экономической политики сопровождалось серьезными политическими, экономическими и социальными кризисами. Именно в рамках данного подхода, который стал шагом вперед по отношению к перестроечной установке о бесконфликтности и непротиворечивости нэповской политики, открылась возможность изучения повседневных практик советских людей.
Список литературы
1. Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918-1932 гг. / Отв. ред. А.К. Соколов. М.: РОССПЭН, 1997.
2. Козлова Н.Н. Социология повседневности: переоценка ценностей // Общественные науки и современность. 1992. № 3. С. 47-56.
3. Кринко Е.Ф., Тажидинова И.Г., Хлынина Т.П. Повседневный мир советского человека 1920-1940-х гг.: жизнь в условиях социальных трансформаций. Ростов-на-Дону: ЮНЦ РАН, 2011. 360 с.
4. Лебедева Л.В. Жизненные трудности крестьянки 1920-х гг. // Повседневный мир советского человека, 1920-1940-х гг. Ростов-на-Дону, 2009.
5. Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии, 1920 — 30 годы. СПб.: Нева, 1999.
6. Лебина Н.Б., Чистиков А.Н. Обыватель и реформы. Картины повседневной жизни горожан в годы НЭПа и хрущевского десятилетия. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. 340 с.
7. Малышева С.Ю. Советская праздничная культура в провинции: пространство, символы, исторические мифы (1917-1927). Казань: Рутен, 2005. 400 с.
8. Матвеев О.В. «Пилсудских нам не надо …». Повседневность поляков Кубано-Черноморской области глазами партийного сообщества в 1920-е гг. // Повседневный мир советского человека, 1920-1940-х гг. Ростов-на-Дону, 2009.
9. Михайлова М.В. Семья и быт в представлениях населения Европейской части России в 1920-е годы: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. М., 2003.
10. Оришев А.Б., Тарасенко В.Н. О тенденциях в историографии НЭПа // Filo Ariadne. 2016. № 3. С. 37-46.
11. Оришев А.Б., Тарасенко В.Н. Повседневная жизнь советского человека в эпоху НЭПа: историографический анализ: монография. М.: РИОР, ИНФРА-М, 2016.
12. Пушкарева Н.Л. К определению понятия «женская повседневность» // Повседневный мир советского человека, 1920-1940-х гг. Ростов-на-Дону, 2009.
13. Савченко В.А. Неофициальная Одесса эпохи НЭПа (март 1921 – сентябрь 1929). М.: РОССПЭН, 2012. 287 с.
14. Сенявский А.С. Повседневность как предмет исторического исследования: теоретико-методологические проблемы // Повседневный мир советского человека, 1920-1940-х гг. Ростов-на-Дону, 2009.
15. Тарасенко В.Н. Быт периода НЭПа: борьба старого и нового: историографические заметки // Сервис в России и за рубежом. 2013. № 2(40). С. 161-171.
16. Тарасенко В.Н. НЭП: весна потребительства или практики выживания // Бизнес и дизайн ревю. 2016. Т. 1. № 3(3). С. 4.
17. Хлынина Т.П. Повседневный мир советского человека эпохи раннего тоталитаризма: от концептуального осмысления к жанру исторического комментария // Повседневный мир советского человека, 1920-1940-х гг. Ростов-на-Дону, 2009.
18. Худенко А.В. Повседневность в лабиринте рациональности // Социологические исследования. 1993. № 4. С. 67-74.
References
1. Golos naroda. Pisma i otkliki ryadovykh sovetskikh grazhdan o sobytiyakh 1918-1932 gg. / Otv. red. A.K. Sokolov. M.: ROSSPEN, 1997.
2. Kozlova N.N. Sotsiologiya povsednevnosti: pereotsenka tsennostey - Obschestvennye nauki i sovremennost. 1992. no 3. p. 47-56.
3. Krinko E.F., Tazhidinova I.G., Khlynina T.P. Povsednevnyy mir sovetskogo cheloveka 1920-1940-kh gg.: zhizn v usloviyakh sotsialnykh transformatsiy. Rostov-na-Donu: YuNTs RAN, 2011. 360 p.
4. Lebedeva L.V. Zhiznennye trudnosti krestyanki 1920-kh gg. // Povsednevnyy mir sovetskogo cheloveka, 1920-1940-kh gg. Rostov-na-Donu, 2009.
5. Lebina N.B. Povsednevnaya zhizn sovetskogo goroda: normy i anomalii, 1920 — 30 gody. SPb.: Neva, 1999.
6. Lebina N.B., Chistikov A.N. Obyvatel i reformy. Kartiny povsednevnoy zhizni gorozhan v gody NEPa i khruschevskogo desyatiletiya. SPb.: Dmitriy Bulanin, 2003. 340 p.
7. Malysheva S.Yu. Sovetskaya prazdnichnaya kultura v provintsii: prostranstvo, simvoly, istoricheskie mify (1917-1927). Kazan: Ruten, 2005. 400 p.
8. Matveev O.V. «Pilsudskikh nam ne nado …». Povsednevnost polyakov Kubano-Chernomorskoy oblasti glazami partiynogo soobschestva v 1920-e gg. // Povsednevnyy mir sovetskogo cheloveka, 1920-1940-kh gg. Rostov-na-Donu, 2009.
9. Mikhaylova M.V. Semya i byt v predstavleniyakh naseleniya Evropeyskoy chasti Rossii v 1920-e gody: Avtoref. dis. na soisk. uchen. step. kand. ist. nauk. M., 2003.
10. Orishev A.B., Tarasenko V.N. O tendentsiyakh v istoriografii NEPa - Filo Ariadne. 2016. no 3. p. 37-46.
11. Orishev A.B., Tarasenko V.N. Povsednevnaya zhizn sovetskogo cheloveka v epokhu NEPa: istoriograficheskiy analiz: monografiya. M.: RIOR, INFRA-M, 2016.
12. Pushkareva N.L. K opredeleniyu ponyatiya «zhenskaya povsednevnost» // Povsednevnyy mir sovetskogo cheloveka, 1920-1940-kh gg. Rostov-na-Donu, 2009.
13. Savchenko V.A. Neofitsialnaya Odessa epokhi NEPa (mart 1921 – sentyabr 1929). M.: ROSSPEN, 2012. 287 p.
14. Senyavskiy A.S. Povsednevnost kak predmet istoricheskogo issledovaniya: teoretiko-metodologicheskie problemy // Povsednevnyy mir sovetskogo cheloveka, 1920-1940-kh gg. Rostov-na-Donu, 2009.
15. Tarasenko V.N. Byt perioda NEPa: borba starogo i novogo: istoriograficheskie zametki - Servis v Rossii i za rubezhom. 2013. no 2(40). p. 161-171.
16. Tarasenko V.N. NEP: vesna potrebitelstva ili praktiki vyzhivaniya - Biznes i dizayn revyu. 2016. T. 1. no 3(3). p. 4.
17. Khlynina T.P. Povsednevnyy mir sovetskogo cheloveka epokhi rannego totalitarizma: ot kontseptualnogo osmysleniya k zhanru istoricheskogo kommentariya // Povsednevnyy mir sovetskogo cheloveka, 1920-1940-kh gg. Rostov-na-Donu, 2009.
18. Khudenko A.V. Povsednevnost v labirinte ratsionalnosti - Sotsiologicheskie issledovaniya. 1993. no 4. p. 67-74.
Рецензенты:
Мальцева Е.С. – кандидат экономических наук, АНО ВО «Институт бизнеса и дизайна».
Горлов В.В. – доктор экономических наук, РГУ нефти и газа (НИУ) имени И.М. Губкина.
Работа поступила в редакцию: 31.12.2017 г.
УДК 330.8
СОВРЕМЕННЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ НОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ: ОТКРЫТИЕ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
Тарасенко Виталий Николаевич
ФБГОУ ВО «Российский государственный аграрный университет – Московская сельскохозяйственная академия им. К.А. Тимирязева», Москва, Россия (127550, г. Москва, ул. Лиственничная аллея, 4а), кандидат исторических наук, доцент кафедры истории, lasker88@mail.ru, 8-967-179-01-81.
Автор рассматривает различные трактовки повседневности применительно к Новой экономической политике. Дается анализ работам российских ученых, посвященных вопросам повседневности в период НЭПа. Автор показывает, что для изучения такого сложного социального феномена как повседневность «инструментария исторической науки недостаточно, и в ее исследовании определенную роль должны сыграть приемы и методы, используемые такой наукой, как экономика.
Главный результат – автор доказал, что в последние годы сложилась устойчивая линия, признающая, что осуществление новой экономической политики сопровождалось серьезными политическими, экономическими и социальными кризисами. Именно в рамках данного подхода открылась возможность изучения повседневных практик советских людей в эпоху Новой экономической политики.
Ключевые слова: Новая экономическая политика; экономика; повседневность; быт; наука; методология.
MODERN RESEARCH OF THE NEW ECONOMIC POLICY: OPEN DAILY NEP
Tarasenko Vitaliy Nikolaevich
Russian state agrarian University - Moscow agricultural Academy a. K.A. Timiryazev, Moscow, Russia (Russia, 127550, Moscow, street Larch Avenue, 4 A.), candidate of historical Sciences, associate Professor of history, lasker88@mail.ru, 8-967-179-01-81
The author considers various interpretations of the everyday in relation to the New economic policy. The analysis of the works of Russian scientists, dedicated to the issues of everyday life in the NEP period. The author shows that to study such a complex social phenomenon as the everyday "tools of historical science is not enough, and in her research have a role to play, the tools and techniques used in such science, as economy.
The main result, the author proved that in recent years there was a steady line, recognizing that the implementation of the new economic policy was accompanied by serious political, economic and social crises. Under this approach opened the possibility of studying the daily practices of the Soviet people in the era of the New economic policy.
Keywords: New economic policy; economy; everyday life; life; science; methodology.
Историография повседневности НЭПа является составной частью, по меньшей мере, двух историографических комплексов: историографии повседневности в широкой плане и собственно историографии НЭПа. Необходим учет еще одной группы работ, а именно, по теории и методологии историографических исследований. Именно на стыке этих направлений сформировалось в последние годы специфическое проблемное поле нэповской повседневности.
История повседневности своему рождению обязана, по меньшей мере, двум обстоятельствам: «антропологическому повороту» в исторических и экономических исследованиях и складыванию социальной истории. Работы данного направления, составной частью которого в России стала история повседневности, заложили широкое проблемное поле, во многом зависящее от определения феномена повседневности. Российское «открытие» повседневности произошло в 1990-е гг. как некий вызов пониманию истории «как рационально обустроенной стратегии освоения прошлого». При этом, как отмечают исследователи, в отличие от представителей социальных наук (прежде всего, социологии повседневности), историческое видение повседневности развивалось в обратном направлении: от концептуализации к описательности [3, с. 27, 336].
Первоначально, прежде всего, под влиянием западной историографической традиции повседневность, ставшая объектом междисциплинарных исследований, понималась как область социальной реальности. Ее специфика объяснялась наличием «полной неопределенности». Но в 2000-е гг. были предприняты попытки выделить набор признаков, характеризующих специфику повседневной жизни: будничность и привычность; доходящая до цикличности повторяемость событий; локализация типичных пространств (квартира, офис, аудитория и пр.); устойчивость, выражающаяся в постоянстве окружающих вещей, социальных статусов и ролей; сочетания консерватизма, отражающего исторический опыт, и новаций, определяющих основные направления социальной трансформации; всеохватность, то есть способность проникать во все сферы человеческой жизнедеятельности.
Приметой времени стали весьма осторожные оценки возможности и границ применения понятия «повседневность» в качестве научной категории и предмета анализа прошлого. Так, Т.П. Хлынина, считающая историю повседневности не столько увлечением и конъюнктурной модой, сколько «неким вызовом истории как рационально обустроенной стратегии освоения прошлого», тем не менее, высказывает опасения относительно чересчур широкого толкования повседневности [17, с. 19]. Еще более осторожен в своих оценках А.С. Сенявский, предостерегающий исследователей повседневности против «излишней переоценки значимости их предмета при изучении истории общества». Для него повседневность – «всего лишь один «ракурс» рассмотрения общества, не способный дать решающей информации для понимания его исторической динамики, а лишь дополняющий, конкретизирующий научные подходы, вскрывающие его сущность» [14, с. 10].
Как уже указывалось выше, современный период породил большое разнообразие определений повседневности. С одной стороны, повседневность определяется как «целостная социокультурная реальность, совокупность жизненных укладов, привычных социальных взаимодействий». С другой стороны, под повседневностью понимаются «неритуализованные формы индивидуального и социального поведения, отличающиеся неоднородностью, нормативностью, повторяемостью и синтетичностью способов деятельности». В свою очередь, конститутивным элементом повседневной жизни выступает обыденное сознание как «набор житейских суждений, представлений, оценок, переживаний, убеждений и т.п.» [9, с. 10].
Кроме того, в литературе выделяются два значимых аспектах повседневности: «содержательные» обстоятельства совместной жизни людей и аспекты «общежительности» повседневной жизни, в которых фиксируются «обязательные символические способы понимания себя и других» [18, с. 68]. Н.И. Козлова обратила внимание на то, что повседневные практики не воплощаются в официальных институтах и образуют «свободные зоны», защищенные или, как минимум, защищающиеся с разной степенью эффективности от институционального давления. Исходя из этого, она категоризировала повседневность как поле создания и функционирования различных символических систем и особого идеологического языка, с помощью которого мир «переписывается» так, чтобы его структуры выглядели естественными [2, с. 48].
В последние годы сложился еще один подход к определению повседневности. К примеру, по мнению П. Штомпки, отметившего рождение «социологии социальной экзистенции» (третьей после социологии ценностей и действия), повседневность нуждается в уточнении своих «негативных черт», то есть тех жизненных форм, к которым она не сводится. Известный польский социолог сформулировал три таких «не»: повседневность не противостоит «священному», не ограничена деятельностью простых людей и не сводится к частной жизни.
Отдельному обсуждению в научной и публицистической литературе подверглись разные аспекты советской повседневности. С 1990-х гг. в российское исследовательское поле постепенно вовлекались такие феномены, как очередь и коммуналка, нижнее белье и «пьяная культура», досуг и отдых советских людей в эпоху Новой экономической политики. Одновременно стало активно изучаться повседневное существование разных групп советского социума, помещенных в различные социальные контексты: школу и вуз, армию и производственную деятельность, нэпманов. Особо, в связи с этим, хочется отметить начатую издательством «РОССПЭН» серию «Социальная история России ХХ века», первой книгой которой стало издание, подготовленное коллективом историков и архивистов в жанре «документальной истории» [1].
Важным шагом в развитии истории повседневности стал ряд конференций, проведенных совместно Научным Советом РАН «Человек в повседневности: прошлое и настоящее» и Московским государственным университетом сервиса (ныне Российский государственный университет туризма и сервиса) и посвященных различным сторонам повседневной жизни. Обращение внимания на умонастроение и нормы жизнедеятельности разных слоев населения привело к тому, что только за 2005-2009 гг. были подготовлены более 30 диссертационных работ, поставивших объектом исследования повседневную жизнь городского населения первой трети ХХ столетия.
Нельзя не отметить в связи с этим и первое комплексное исследование Н.Б. Лебиной повседневности советского города 1920-1930-х гг., в которой автор предложила рассматривать повседневную жизнь с точки зрения сравнения нормы и аномалии [5]. К сожалению, заданный формат приоритетного изучения аномалий во многом определил общий вектор изучения нэповской повседневности. В частности, вышедшая в 2012 г. в серии «История сталинизма» книга В.А. Савченко «Неофициальная Одесса эпохи НЭПа (март 1921 – сентябрь 1929)» и презентованная как история социальных групп, «срез политических настроений той эпохи и условий жизни в мегаполисе», в большей степени акцентирована на аномалиях НЭПа, включая традиционные для работ такого плана проституцию и хулиганство [13, с. 6, 272-281]. Однако интересен вывод автора, что Одесса, покалеченная двадцатыми годами, всячески сопротивлялась унификации своей повседневности, создавая мифы и пытаясь «сохранить свое истинное лицо». Нельзя не согласиться и с постулатом этой и аналогичных работ о связи НЭПа с возрождением нормальных бытовых практик, а его свертывания – с переходом к аномальным практикам.
При этом ряд исследователей обратили внимание на трудности, связанные с исследовательской формализацией разнообразных проявлений советской повседневности. А некоторые авторы даже заговорили о профессиональном бессилии перед «хорошо знакомым, но все еще плохо категорируемым пространством» повседневной жизни.
Впрочем, столь категоричные заявления не препятствовали попыткам преодолеть указанные трудности путем вычленения отдельных составляющих повседневного мира советского человека. К числу последних в современной литературе обычно относят:
• структуры повседневности, воплощенные в фундаментальных социальных потребностях и соответствующих социальных институтах;
• повседневное поведение и речевые практики;
• стратегии выживания и адаптации людей;
• рутинные формы сознания и социальные практики;
• схемы типологизации объектов социального мира.
Российские исследователи внесли определенный вклад и в развитие теоретических, методологических основ изучения повседневности. В частности, некоторые авторы считают, что для изучения такого сложного социального феномена как повседневность «инструментария исторической науки недостаточно, и в ее исследовании определенную роль должны сыграть приемы и методы, используемые такими науками, как философия, социология, экономика, культурология, психология и социальная антропология». Автор данной статьи также причисляет себя к сторонникам данного подхода.
Т.П. Хлынина следом за Н.Н. Козловой определяет 1920-1930-е гг. как «слом повседневности». При этом она подчеркивает, что советский человек не был изначально укоренен в создаваемой на его глазах новой повседневности, а пространство его повседневности было весьма далеко от привычного будничного и размеренного образа жизни. Н.Б. Лебина и А.Н. Чистиков показали прочную связь истории «маленьких житейских мирков» не только с экономикой, но и с политикой, когда даже в бытовых мелочах человек вынужден подчиняться суждениям коммунистической власти [6, с. 6]. А.С. Сенявский отметил необходимость сочетания при изучении повседневности методов макро- и микроистории («голографический» взгляд): от максимально общих данных, характеризующих структуру социальности, до «живых конкретных описаний индивидуальной жизни» [14, с. 12].
Н.Л. Пушкарева поставила вопрос о гендерных аспектах повседневности, поместив в центр понятия «женская повседневность» «усиленность эмоционального момента». В связи с этим она также обратила внимание на необходимость для историка в равной степени «микроскопа» и «телескопа» [12, с. 212, 217]. Об актуальности гендерного аспекта изучения «жизненного мира» (разделения и сопоставления социальных ролей и форм деятельности, выяснения «возможностей и достоинств полов, различия поведения и психологических характеристик») говорит и Л.В. Лебедева [4, с. 223].
Некоторые исследователи сосредоточили внимание на выявлении пограничных зон взаимодействия «большой публичной жизни советского общества» и ежедневных стратегий выживания разных его групп. В частности, по мнению О.В. Матвеева, «повседневная практика жизни» польских коммунистов в Кубано-Черноморской области нередко выливалась в аномалии, как традиционные (пьянство, сексуальные домогательства, мелкие уголовные преступления), так и новые, в том числе, выдвижение профессиональных интересов выше «интересов диктатуры пролетариата», сочувствие «чуждым элементам» и пр. При этом они не только активно участвовали в создании и переустройстве структур повседневности, но и пытались приспособить и присвоить окружающий их жизненный мир [12, с. 284, 298]. Также ученые поставили вопрос о постепенной рутинизации форм советской праздничной культуры, например, демонстраций. В этой связи С.Ю. Малышева обратила внимание на то, что постепенно к праздничным стали относиться мероприятия, бывшие частью повседневной жизни, как-то сдача хлеба государству. Это, по мнению автора, свидетельствует об «изменении отношений советских праздников и повседневной жизни». То есть если революционные праздники первых лет были «инверсией быта», то затем они стали продолжением повседневности [7, с. 15-16]. Очевидно, что все указанные выводы открывают новые предметные поля и возможности реконструкции нэповской повседневности. Более того, они во многом определили тематику современных исследований нэповской повседневности.
И наконец отметим ряд работ, написанных автором этой статьи в соавторстве с профессором А.Б. Оришевым. Так, книга «Повседневная жизнь советского человека в эпоху НЭПа: историографический анализ» стала является одной из первых крупных научных работ, в которой проведен глубокий анализ основных достижений историографии НЭПа. Авторы осуществили реконструкцию малоизученных или вовсе неизученных аспектов историографии НЭПа. Особое внимание они уделили исследованиям повседневности образовательной сферы, прежде всего, советского студенчества [11]. Эту монографию дополняют и другие работы, опубликованные в российской научной периодике [10, с. 37-46; 15, с. 161-171; 16, с. 4].
Таким образом можно заключить, что одновременно сложилась устойчивая историографическая линия, признающая, что осуществление новой экономической политики сопровождалось серьезными политическими, экономическими и социальными кризисами. Именно в рамках данного подхода, который стал шагом вперед по отношению к перестроечной установке о бесконфликтности и непротиворечивости нэповской политики, открылась возможность изучения повседневных практик советских людей.
Список литературы
1. Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918-1932 гг. / Отв. ред. А.К. Соколов. М.: РОССПЭН, 1997.
2. Козлова Н.Н. Социология повседневности: переоценка ценностей // Общественные науки и современность. 1992. № 3. С. 47-56.
3. Кринко Е.Ф., Тажидинова И.Г., Хлынина Т.П. Повседневный мир советского человека 1920-1940-х гг.: жизнь в условиях социальных трансформаций. Ростов-на-Дону: ЮНЦ РАН, 2011. 360 с.
4. Лебедева Л.В. Жизненные трудности крестьянки 1920-х гг. // Повседневный мир советского человека, 1920-1940-х гг. Ростов-на-Дону, 2009.
5. Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии, 1920 — 30 годы. СПб.: Нева, 1999.
6. Лебина Н.Б., Чистиков А.Н. Обыватель и реформы. Картины повседневной жизни горожан в годы НЭПа и хрущевского десятилетия. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. 340 с.
7. Малышева С.Ю. Советская праздничная культура в провинции: пространство, символы, исторические мифы (1917-1927). Казань: Рутен, 2005. 400 с.
8. Матвеев О.В. «Пилсудских нам не надо …». Повседневность поляков Кубано-Черноморской области глазами партийного сообщества в 1920-е гг. // Повседневный мир советского человека, 1920-1940-х гг. Ростов-на-Дону, 2009.
9. Михайлова М.В. Семья и быт в представлениях населения Европейской части России в 1920-е годы: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. М., 2003.
10. Оришев А.Б., Тарасенко В.Н. О тенденциях в историографии НЭПа // Filo Ariadne. 2016. № 3. С. 37-46.
11. Оришев А.Б., Тарасенко В.Н. Повседневная жизнь советского человека в эпоху НЭПа: историографический анализ: монография. М.: РИОР, ИНФРА-М, 2016.
12. Пушкарева Н.Л. К определению понятия «женская повседневность» // Повседневный мир советского человека, 1920-1940-х гг. Ростов-на-Дону, 2009.
13. Савченко В.А. Неофициальная Одесса эпохи НЭПа (март 1921 – сентябрь 1929). М.: РОССПЭН, 2012. 287 с.
14. Сенявский А.С. Повседневность как предмет исторического исследования: теоретико-методологические проблемы // Повседневный мир советского человека, 1920-1940-х гг. Ростов-на-Дону, 2009.
15. Тарасенко В.Н. Быт периода НЭПа: борьба старого и нового: историографические заметки // Сервис в России и за рубежом. 2013. № 2(40). С. 161-171.
16. Тарасенко В.Н. НЭП: весна потребительства или практики выживания // Бизнес и дизайн ревю. 2016. Т. 1. № 3(3). С. 4.
17. Хлынина Т.П. Повседневный мир советского человека эпохи раннего тоталитаризма: от концептуального осмысления к жанру исторического комментария // Повседневный мир советского человека, 1920-1940-х гг. Ростов-на-Дону, 2009.
18. Худенко А.В. Повседневность в лабиринте рациональности // Социологические исследования. 1993. № 4. С. 67-74.
References
1. Golos naroda. Pisma i otkliki ryadovykh sovetskikh grazhdan o sobytiyakh 1918-1932 gg. / Otv. red. A.K. Sokolov. M.: ROSSPEN, 1997.
2. Kozlova N.N. Sotsiologiya povsednevnosti: pereotsenka tsennostey - Obschestvennye nauki i sovremennost. 1992. no 3. p. 47-56.
3. Krinko E.F., Tazhidinova I.G., Khlynina T.P. Povsednevnyy mir sovetskogo cheloveka 1920-1940-kh gg.: zhizn v usloviyakh sotsialnykh transformatsiy. Rostov-na-Donu: YuNTs RAN, 2011. 360 p.
4. Lebedeva L.V. Zhiznennye trudnosti krestyanki 1920-kh gg. // Povsednevnyy mir sovetskogo cheloveka, 1920-1940-kh gg. Rostov-na-Donu, 2009.
5. Lebina N.B. Povsednevnaya zhizn sovetskogo goroda: normy i anomalii, 1920 — 30 gody. SPb.: Neva, 1999.
6. Lebina N.B., Chistikov A.N. Obyvatel i reformy. Kartiny povsednevnoy zhizni gorozhan v gody NEPa i khruschevskogo desyatiletiya. SPb.: Dmitriy Bulanin, 2003. 340 p.
7. Malysheva S.Yu. Sovetskaya prazdnichnaya kultura v provintsii: prostranstvo, simvoly, istoricheskie mify (1917-1927). Kazan: Ruten, 2005. 400 p.
8. Matveev O.V. «Pilsudskikh nam ne nado …». Povsednevnost polyakov Kubano-Chernomorskoy oblasti glazami partiynogo soobschestva v 1920-e gg. // Povsednevnyy mir sovetskogo cheloveka, 1920-1940-kh gg. Rostov-na-Donu, 2009.
9. Mikhaylova M.V. Semya i byt v predstavleniyakh naseleniya Evropeyskoy chasti Rossii v 1920-e gody: Avtoref. dis. na soisk. uchen. step. kand. ist. nauk. M., 2003.
10. Orishev A.B., Tarasenko V.N. O tendentsiyakh v istoriografii NEPa - Filo Ariadne. 2016. no 3. p. 37-46.
11. Orishev A.B., Tarasenko V.N. Povsednevnaya zhizn sovetskogo cheloveka v epokhu NEPa: istoriograficheskiy analiz: monografiya. M.: RIOR, INFRA-M, 2016.
12. Pushkareva N.L. K opredeleniyu ponyatiya «zhenskaya povsednevnost» // Povsednevnyy mir sovetskogo cheloveka, 1920-1940-kh gg. Rostov-na-Donu, 2009.
13. Savchenko V.A. Neofitsialnaya Odessa epokhi NEPa (mart 1921 – sentyabr 1929). M.: ROSSPEN, 2012. 287 p.
14. Senyavskiy A.S. Povsednevnost kak predmet istoricheskogo issledovaniya: teoretiko-metodologicheskie problemy // Povsednevnyy mir sovetskogo cheloveka, 1920-1940-kh gg. Rostov-na-Donu, 2009.
15. Tarasenko V.N. Byt perioda NEPa: borba starogo i novogo: istoriograficheskie zametki - Servis v Rossii i za rubezhom. 2013. no 2(40). p. 161-171.
16. Tarasenko V.N. NEP: vesna potrebitelstva ili praktiki vyzhivaniya - Biznes i dizayn revyu. 2016. T. 1. no 3(3). p. 4.
17. Khlynina T.P. Povsednevnyy mir sovetskogo cheloveka epokhi rannego totalitarizma: ot kontseptualnogo osmysleniya k zhanru istoricheskogo kommentariya // Povsednevnyy mir sovetskogo cheloveka, 1920-1940-kh gg. Rostov-na-Donu, 2009.
18. Khudenko A.V. Povsednevnost v labirinte ratsionalnosti - Sotsiologicheskie issledovaniya. 1993. no 4. p. 67-74.
Рецензенты:
Мальцева Е.С. – кандидат экономических наук, АНО ВО «Институт бизнеса и дизайна».
Горлов В.В. – доктор экономических наук, РГУ нефти и газа (НИУ) имени И.М. Губкина.
Работа поступила в редакцию: 31.12.2017 г.
